У Вас установлена устаревшая версия Internet Explorer (6 или ниже). Для корректного отображения сайта обновите браузер или используйте Firefox, Opera, Chrome, Safari.
В этих известных строках Клюева по существу заключен его творческий манифест. Но здесь не так все однозначно: он не просто певец народа, природы и земли Русской. Сколько таких поэтов было и есть на нашей земле! Но он и не избранный, как сейчас наш народ избирает своих представителей во всякие общественные структуры. Он – «посвященный», именно ему открыл свои потаенные тайны, сокрытые от обычного человека.
Что это за тайны? Послушаем самого поэта: «От норвежских берегов до Усть-Цыльмы, от Соловков до персидских оазисов знакомы мне журавлиные пути. Плавни Ледовитого океана, соловецкие дебри и леса Беломорья открыли мне нетленные клады народного духа: слова, песни и молитвы. Познал я, что невидимый народный Иерусалим – не сказка, а близкая родимая подлинность, познал я, что кроме видимого устройства жизни русского народа как государства, или вообще человеческого общества существует тайная, скрытая от гордых взоров, иерархия, церковь невидимая – Святая Русь, что везде, в поморской ли избе, в олонецкой ли позёмке или закаспийском кишлаке есть души, связанные между собой клятвой спасения мира, клятвой участия в плане Бога. И план этот – усовершенствование, раскрытие красоты лика Божия» 1 .
Конечно, не будем дословно понимать все сказанное Клюевым в его «Гагарьей судьбине», ведь сам поэт писал о себе: «Греховным миром не разгадан. ». Это не обычная автобиография с некоторой долей вымысла, а сложная книга со своим мифотворчеством, откровениями, пророчеством, интертекстами, иносказаниями, аллюзиями, своеобразной системой метафор. Книга, которая требует адекватных приемов для ее прочтения. Опыт такого прочтения предпринял в своем биографическом романе-исследовании Сергей Куняев 2 .
В приведенной мною большой цитате из «Гагарьей судьбины» есть некая программа жизни, творчества и понимания назначения поэта, владеющего потаенным знанием, то есть «нетленными кладами народного духа»: «слова, песни и молитвы».
Имеется и вторая загадка в тексте процитированного клюевского стихотворения «Я – посвященный от народа. »: почему не поэт принимает благодать от природы, как в славянской мифологии, а наоборот, природа «на свое чело» его «прияла благодать»? Это уже христианская концепция, но вместо поэта должен быть Христос. Чтобы ответить на поставленные вопросы, необходимо обратиться к этапам становления и самоопределения Клюева как поэта.
Самые ранние юношеские стихи Клюева, как и Есенина, достаточно традиционные и написаны в духе крестьянских поэтов (А.Кольцова, И.Сурикова, И. Никитина, С. Дрожжина). Главная их тема – тяжелая судьба народа, печаль и безысходность. Но сразу же имеется отличие: у Есенина появляются надсоновские мотивы. Лирический герой сосредоточен лишь на собственной печальной судьбе, поэтому стихотворение и названо «Поэт»:
Он бледен. Мыслит страшный путь.
В его душе живут виденья.
Ударом жизни вбита грудь,
А щеки выпили сомненья.
1 Клюев Н. А. Гагарья судьбина// Клюев Н. А. Словесное дерево. СПб, 2003,с.35.
2 Куняев С. С. «Ты жгучий отпрыск Аввакума…»// Наш современник, 2009. №1-10.
У Клюева долгое время тема поэта не заявлена. Его лирический герой живет думами и настроениями народа. Поэтому его судьба становится общей для многих людей из народа, как, например, в революционной песне «Безответным рабом/ Я в могилу сойду. ». Фактически до 1907 года, переписки с Блоком, определение себя как поэта Клюева мало интересует. Идет процесс овладения поэтическим мастерством, поиск собственного голоса. Диапазон необычайно широк: от народно-песенной поэзии и былинных стилизаций до символистских опытов и мотивов. Пока его поэзия не отражает глубины духовных поисков, которые сразу же обозначатся в его переписке и общении с Блоком. Любопытно, что Блок, как первый поэт, «заметил и благословил», хотя и по-разному, Клюева и Есенина. Есенина как поэта-песенника, а Клюева – как крестьянского пророка и поэта, наделенного сокровенным словом. Этот факт очень значим в понимании их духовного и поэтического становления.
Блок очень много значил в судьбе Клюева. При содействии Блока стихи Клюева печатаются в журналах «Золотое руно», «Новая земля». В 1912 вышли две поэтические книги Клюева – «Сосен перезвон» (с предисловием В. Брюсова) и «Братские песни», а затем еще два сборника – «Лесные были» (1913) и «Мирские думы» (1916). Но для Блока Клюев выступает не только учеником, но и учителем, не обычным учителем, скорее духовником. Как известно, для Блока общение с Клюевым, прежде всего эпистолярное, а затем и личное (они очно познакомились четыре года спустя после начала переписки) имело чрезвычайное значение. Блок помещал отрывки из писем Клюева в своих статьях, неоднократно цитировал своего корреспондента, читал его письма знакомым. Клюев явился для Блока не просто талантливым человеком из народа, но, прежде всего, носителем глубинного национального духа, новым Иоанном Крестителем. Не случайно в декабре 1911 года мать поэта в письме к М.П. Ивановой сообщает: «Клюев нынче осенью провел с Сашей несколько дней. Сидел по ночам. Я думаю, Вы поймете всю важность этого Крещения».
Не будем подробно останавливаться на этой теме, она достаточно полно и интересно представлена К.М. Азадовским в его книге, где впервые были напечатаны и прокомментированы письма Клюева к Блоку 1 .
Что произошло в период этого общения с самим Клюевым? Он понял, что в исторической эпохе ему уготовлено место крестьянского поэта-мессии, и стремился его занять. Поэтому тема поэта будет заявлена в его творчестве теперь необычайно сильно и уже не уйдет до конца его жизнь.
В программном стихотворении 1909 года «Поэт» Клюев создаст амбивалентность своего образа поэта – наружного и потаенного, «неосязаемого»:
Наружный я и зол и грешен,
Мной мрак полуночи кромешен,
И от меня закат лучист.
Я смехом солнечным младенца
Пустыню жизни оживлю
И жажду душ из чащи сердца
Вином певучим утолю 2 .
Еще более загадочным предстанет его лирический герой в стихотворении «Пловец» 1908 г., посвященном А. Блоку. Необычна его композиция: в начале стихотворения
1 Николай Клюев. Письма к Александру Блоку: 1907 – 1915. Публикация, вводная статья и комментарии – К. М. Азадовский. М., «Прогресс-Плеяда», 2003.
2 Клюев Н. А. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. СПб, 1999. С. 115. Далее ссылки на это издание с указанием страницы
В страну пророков и царей
Я челн измученный направил
И на безбрежности морей
Творца Всевидящего славил (с. 107).
Во второй части наступает преображение героя, получившего эту благодать от Бога:
Рукою благостной Господь
Развеял сумрак непогодный
И дал мне светлую милоть
И пояс, радуге подобный.
Молниевиден стал мой лик
И ясновидящ взор туманный,
Прозрев за далью материк
Земли пловцу обетованной. (с. 107).
Совсем необычный финал стихотворения. Древний бог породил природу, но не дал ей благодати, благодать прольется на нее от прозревших, обретших внутреннее зрение людей, идущих по пути Христа. Творчество и есть путь Христа, создание красоты, гармонии, наделение всего мира живым словом, потаенным знанием. И настоящий поэт обладает этим знанием:
Как будто в сумраке далече,
За гранью стынущей зари,
Пловцу отважному навстречу
Идут пророки и цари (с. 108).
Огромную роль в жизни Клюева сыграл и украинский кобзарь Т.Г. Шевченко. Потомок коренного крестьянского рода северного поморского края не раз мечтал о славе украинского поэта, который из крестьянских низов поднялся до поэта всего украинского и славянского мира. Русский поэт тоже знал себе цену, понимал значение своего таланта и того места, которое он занимает и займет в галерее крестьянских (разумеется, христианских) поэтов. Если Шевченко открывает эту галерею, то Клюев ее фактически завершает, так как в последний раз в творчестве Клюева народная речь, уходящая в небытие крестьянская культура и история, по словам О. Мандельштама, «замкнула язык извне, отгородила его стенами государственности и церковности». Клюев последний пример этой живой жизни народно-поэтического и книжно-архаического языка, который «со всех сторон омывает и опоясывает грозной и безбрежной стихией» 1 .
Как и у Тараса Шевченко, основы его образности и миросозерцания скрываются в фольклорных истоках, церковно-славянской и древнерусской традиции. Но если украинский поэт аккумулировал в своем творчестве ритмомелодику украинской разговорной речи, разнообразие его интонаций и мелодий народных песен, лукавую мудрость сказок, печаль дум, высокую архаику исторических летописей, то стих Клюева больше восходит к русским былинам, календарно-обрядовой поэзии, плачам и причитаниям Русского Севера, традициям старообрядческой книжности. Это своеобразие его поэтического мастерства точно подметил Осип Мандельштам в известном своем высказывании: «Клюев пришел от величавого Олонца, где русский быт и русская мужицкая речь покоятся в эллинской важности и простоте. Клюев народен, потому что в нем уживается ямбический дух Баратынского с вещим напевом неграмотного олонецкого сказителя» 2 . Сам русский поэт, обладая пророческим даром, улавливал свою миссию художника в эпоху крушения крестьянской культуры и унификации народного языка:
1 Мандельштам О. Э. Собр. соч. в 4 т. М., 1991. С 245.
2 Мандельштам О. Э. Т3. С.34.
О Боже сладостный, ужель я в малый миг
Родимой речи таинство постиг,
Прозрел, что в языке поруганном моем
Живет Синайский глас и вышний трубный гром. (с. 290 –291).
Хочу заметить, что Клюев к творчеству и личности Шевченко обращался неоднократно. Обратился он к нему и в своей нарымской поэме «Кремль». В ней, ведя диалог с властями, Клюев прибегает к истории жизни Тараса Шевченко, которая является поучительным примером победы великого поэта над своими историческими гонителями в «малом времени». «Большое время» все расставило по своим местам: поэт не просто реабилитирован историей, он стал духовным отцом украинского народа, гордостью украинской и мировой литературы, а сославший его русский царь Николай I подвергся нравственному остракизму потомков.
В этой поэме речь уже идет не только о сближении и сходстве судеб двух поэтов – украинского кобзаря и олонецкого гусляра, но и о понимании Клюевым своей роли в истории русской национальной поэзии, которую он сравнивал с ролью Шевченко, мысля себя его поэтическим «собратом»:
Тарас Николе, как собрату,
Ковыльную вверяет кобзу! –
И с жемчугом карельским розу
Подносит бахарь Украине! 1
Их встреча в веках знаковая: как Державин из дряхлеющих рук передает свою лиру юному Пушкину, так и Шевченко «ковыльную вверяет кобзу» своему поэтическому потомку – русскому народному поэту, именуемому диалектным словом бахарь, которым обозначали в старину говорунов, краснобаев, рассказчиков, сказочников.
Имеет свой потаенный смысл и подарок «певца олонецкой избы» великому Кобзарю – роза с жемчугом. Образ розы – царицы цветов – заключает в себе множество значений. Но в поэтике клюевских текстов это, прежде всего, символ сердца Богоматери, вмещающего безграничную любовь к людям и их бесконечные страдания. Он применим также и к образу народного поэта, «сердце-роза» которого вместилище красоты и неизбывной печали. Как лик Богоматери украшали окладом из жемчуга, так и поэтическое слово « в жемчугах ходило».
И поэт Николай Клюев имел полное право поставить себя рядом с великим украинским поэтом Тарасом Шевченко, потому что никто из крестьянских поэтов не представил в таком завершенном виде «избяной космос», как это сделал Клюев (цикл стихов «Избяные песни», поэтический сборник «Изба и поле», поэмы «Мать-Суббота», «Деревня»). В его представлении изба-жилище-храм – не только модель русского национального космоса, но и всеславянского, всемирного. Она является своеобразной матрицей планетарного дома, которая соединяет части света, разные народы и культуры. Становятся понятными неожиданные планетарные ассоциации Клюева, связанные с образами разных стран, народов, цивилизаций и культур: Древней Руси, Египта, Вавилона, Греции и Рима, Северной и Южной Америки, Индии и Китая. В красном углу русской светелки поэту видится и манящая его далекая Индия:
Кто несказанное чает,
Веря в тулупную мглу,
Тот наяву обретает
Индию в красному углу (с. 311.),
1 Наследие комет. Неизвестное о Николае Клюеве и Анатолии Яре. Кравченко Т., Михайлов А. Москва-Томск, 2006. С.211.
и другие страны, так как весь мир состоит в родстве с бревенчатой избой. Через «сердце избы» пролегло множество духовных векторов, но особо значима для поэта геополитическая ось Русский Север – Юг. При этом если Юг – исток древнерусской культуры, то Север является хранителем ее первообразов, кодов славянской мифологии, чистоты православной веры. Вот почему для олонецкого гусляра, так же как и для Шевченко, дороги все знаковые топосы Киевской Руси: «тур златорогий Киев», Чернигов, Путивль, Полтава, Переяславль, Волынь, Карпаты. В поэтическом сознании Клюева домонгольская Русь существует целостно и неделимо, потому что это общая духовная родина единой славянской семьи, о содружестве и процветании которой мечтал его старший поэтический брат Тарас Шевченко:
Обніміться ж, брати мої,
Каждый великий поэт, предчувствуя свой уход, создавал свой поэтический памятник. Имеется он и у Клюева, это стихотворение «Есть две страны: одна – Больница», своеобразная проекция пушкинского «Пророка», так часто цитируемого им в поэме «Кремль». Но здесь вместо «шестикрылого серафима» является ангел смерти, «тетушка Могила». Перед их лицом, в этот Судный день, «поэт олонецкой избы» без ложной позы, просто и трогательно, признается в своей искренней любви к Родине, России:
Люблю тебя, Рассея,
Страна грачиных озимей! (с. 632)
Как и в пушкинском стихотворении, в клюевском два плана: один реальный, насыщенный мрачными образами Нарыма и Томска, и мифологический – «кущи рая». Предощущая неминуемую гибель, поэт словно живет на грани этих двух миров. В противоположность земному, безжизненному миру, сотканному из образов смерти, тот, неземной мир, полон божественной музыки и гармонии. Символично, что встречает поэта там, в другом мире, «серафимом с лютней». Это знак славы и бессмертия. Бессмертия его поэзии, прославляющей «родной овсень», которой вторит сам ангел. Заканчивается стихотворение упоминанием об «Оном Дне», Судном дне, когда перед Христом предстанут все грешники, а Россия очистится от скверны и засияет в своей нетленной красоте.
Чтение поэзии Клюева – это глубокая духовная работа, постижение невидимой, потаенной России (Руси-Китежа), которая открывается только «посвященным от народа».
Доманский В.,
//Начало века. – 2011. — №3. – с.15-20.
Источник
Николай клюев я посвященный от народа анализ
Я — посвященный от народа,
На мне великая печать,
И на чело свое природа
Мою прияла благодать.
Вот почему на речке-ряби,
В ракитах ветер-Алконост
Поет о Мекке и арабе,
Прозревших лик карельских звезд.
Все племена в едином слиты:
Алжир, оранжевый Бомбей
В кисете дедовском зашиты
До золотых, воскресных дней.
Есть в сивке доброе, слоновье,
И в елях финиковый шум, —
Как гость в зырянское зимовье
Приходит пестрый Эрзерум.
Китай за чайником мурлычет,
Чикаго смотрит чугуном.
Не Ярославна рано кычет
На забороле городском, —
То богоносный дух поэта
Над бурной родиной парит;
Она в громовый плащ одета,
Перековав луну на щит.
Левиафан, Молох с Ваалом —
Ее враги. Смертелен бой.
Но кроток луч над Валаамом,
Целуясь с ладожской волной.
А там, где снежную Печору
Полою застит небосклон,
В окно к тресковому помору
Стучится дед — пурговый сон.
Пусть кладенечные изломы
Врагов, как молния, разят, —
Есть на Руси живые дремы,
Невозмутимый, светлый сад.
Он в вербной слезке, в думе бабьей,
В богоявленье наяву,
И в дудке ветра об арабе,
Прозревшем Звездную Москву.
Ya — posvyashchenny ot naroda,
Na mne velikaya pechat,
I na chelo svoye priroda
Moyu priala blagodat.
Vot pochemu na rechke-ryabi,
V rakitakh veter-Alkonost
Poyet o Mekke i arabe,
Prozrevshikh lik karelskikh zvezd.
Vse plemena v yedinom slity:
Alzhir, oranzhevy Bombey
V kisete dedovskom zashity
Do zolotykh, voskresnykh dney.
Yest v sivke dobroye, slonovye,
I v yelyakh finikovy shum, —
Kak gost v zyryanskoye zimovye
Prikhodit pestry Erzerum.
Kitay za chaynikom murlychet,
Chikago smotrit chugunom.
Ne Yaroslavna rano kychet
Na zaborole gorodskom, —
To bogonosny dukh poeta
Nad burnoy rodinoy parit;
Ona v gromovy plashch odeta,
Perekovav lunu na shchit.
Leviafan, Molokh s Vaalom —
Yee vragi. Smertelen boy.
No krotok luch nad Valaamom,
Tseluyas s ladozhskoy volnoy.
A tam, gde snezhnuyu Pechoru
Poloyu zastit nebosklon,
V okno k treskovomu pomoru
Stuchitsya ded — purgovy son.
Pust kladenechnye izlomy
Vragov, kak molnia, razyat, —
Yest na Rusi zhivye dremy,
Nevozmutimy, svetly sad.
On v verbnoy slezke, v dume babyey,
V bogoyavlenye nayavu,
I v dudke vetra ob arabe,
Prozrevshem Zvezdnuyu Moskvu.
Z — gjcdzotyysq jn yfhjlf,
Yf vyt dtkbrfz gtxfnm,
B yf xtkj cdjt ghbhjlf
Vj/ ghbzkf ,kfujlfnm/
Djn gjxtve yf htxrt-hz,b,
D hfrbnf[ dtnth-Fkrjyjcn
Gjtn j Vtrrt b fhf,t,
Ghjphtdib[ kbr rfhtkmcrb[ pdtpl/
Dct gktvtyf d tlbyjv ckbns:
Fk;bh, jhfy;tdsq ,jv,tq
D rbctnt ltljdcrjv pfibns
Lj pjkjns[, djcrhtcys[ lytq/
Tcnm d cbdrt lj,hjt, ckjyjdmt,
B d tkz[ abybrjdsq iev, —
Rfr ujcnm d pshzycrjt pbvjdmt
Ghb[jlbn gtcnhsq ‘hpthev/
Rbnfq pf xfqybrjv vehksxtn,
Xbrfuj cvjnhbn xeueyjv///
Yt Zhjckfdyf hfyj rsxtn
Yf pf,jhjkt ujhjlcrjv, —
Nj ,jujyjcysq le[ gj’nf
Yfl ,ehyjq hjlbyjq gfhbn;
Jyf d uhjvjdsq gkfo jltnf,
Gthtrjdfd keye yf obn/
Ktdbfafy, Vjkj[ c Dffkjv —
Tt dhfub/ Cvthntkty ,jq/
Yj rhjnjr kex yfl Dfkffvjv,
Wtkezcm c kflj;crjq djkyjq/
F nfv, ult cyt;ye/ Gtxjhe
Gjkj/ pfcnbn yt,jcrkjy,
D jryj r nhtcrjdjve gjvjhe
Cnexbncz ltl — gehujdsq cjy/
Gecnm rkfltytxyst bpkjvs
Dhfujd, rfr vjkybz, hfpzn, —
Tcnm yf Hecb ;bdst lhtvs,
Ytdjpvenbvsq, cdtnksq cfl/
Jy d dth,yjq cktprt, d levt ,f,mtq,
D ,jujzdktymt yfzde,
B d lelrt dtnhf j, fhf,t,
Ghjphtditv Pdtplye/ Vjcrde/
Источник
Эволюция лирического «я» в поэзии Н. Клюева
В статье анализируется эволюция лирического «я» в поэзии Н. Клюева. Лирический субъект ранних сборников 1910-х сменяется эпическим повествователем «Песнослова» (1919). В лирике 1920-х годов появляется образ лирического героя как личности, не только стоящей за текстом, но и непосредственно выявленной в тексте, с ее психологическими и биографическими особенностями.
Лирик, лирический субъект, повествователь, лирический герой, лирическое «я», художественная картина мира.
The article presents the analysis of evolution of lyric “I” in Kluiev’s poetry. In early collections of 1910 th a lyric subject is replaced by the epic narrator in “Pesnoslov” (1919). In lyric of 1920 th the image of a lyric hero as a personality appeared not only following the text butidentified in the text, with its psychological and biographical features.
Lyric poet, lyric subject, narrator, lyric hero, lyric “I”, artistic picture of the world.
Николай Алексеевич Клюев – самобытный русский поэт первой трети ХХ века, «посвященный от народа» – родоначальник и «идеолог» новокрестьянской литературы, в которой «избяная Русь» заговорила своим собственным голосом. Сегодня Николай Клюев рассматривается как один из крупных национальных поэтов ХХ столетия. В последние десятилетия к творчеству Николая Клюева активно обращаются не только отечественные ученые из Москвы, Санкт-Петебурга, Петрозаводска, Томска, Вологды и других городов, но и слависты из Украины, Латвии, Польши, Америки. На родине поэта в городе Вытегре вот уже в течение почти тридцати лет проходят ежегодные клюевские чтения, имеющие международный характер. Научные конференции, посвященные Клюеву, проводятся также в Томске и Петрозаводске. Благодаря совместным усилиям ученых воссоздана творческая и личная биография поэта, представлена художественная картина его мира, в которой отразились искания русского духа, «рублевская» Русь, крестьянское бытие. Клюевский «избяной космос» раскрывается перед читателем с помощью необычайного, сгущеннометафорического языка, «вития словес».
И вместе тем многие проблемы поэзии Николая Клюева не исследованы, в частности особенности выражения и формы авторского сознания в его лирике. Существуют книги В.Г. Базанова [1] и А.М. Михайлова [9] о его поэтическом мире, статьи Л.А. Киселевой [4] и Я. П. Изотовой [3] о стихотворных циклах Клюева. Немало сказано об эпическом начале в поэзии олонецкого художника, считавшего себя «посвященным от народа», Е.И. Марковой [7] и Э.Б. Мекшом [8], но эволюция образа «я» в его поэзии лишь намечена.
Носителя авторского сознания в первых сборниках Клюева традиционно называют «поэтом», иногда «лирическим субъектом» [9, с. 25]. В книгах «Сосен перезвон» (1911), «Братские песни» (1912) образ «я» условен, не имеет устойчивых биографических, психологических и сюжетных особенностей, а именно эти признаки лирического «я» позволяют, по мнению Л.Я. Гинзбург, говорить о лирическом герое как единстве внутренней жизни личности, не только стоящей за текстом, но и непосредственно выявленной в тексте [2, с. 145 – 150].
Широко употребляемый термин «лирический герой», как известно, был впервые введен Ю. Тыняновым. Это особая форма авторского сознания, в которой лирическое «я» является не только субъектом, но и объектом повествования, то есть он не только автор текста, но и объект авторского анализа. Это «„я“ сотворенное», по выражению М. Пришвина. Лирический герой связан не только с мировидением автора и его переживаниями, но и с духовно-биографическим опытом, психологией, речевой манерой. Лирический герой «автопсихологичен» [10, с. 313 – 314].
В первых сборниках Клюева лирическое «я» не сводится к единой личности. Оно многолико. Многоликость была творческим кредо поэта:
В художнике, как в лицемере,
Гнездятся тысячи личин. [5, с. 752].
Эти «личины» не были масками поэта, а были ипостасями его многомерной личности. В первых сборниках лирический субъект предстает в облике крестьянского певца «в лаптях и сермяге серой», романтического пилигрима, «пловца» с противоречивой душой («Наружный я и зол и грешен, неосязаемый – пречист» [5, с. 115]), разочарованного в «житейской суете», не принимающего людской «содомской злобы», тоскующего по «украшенному чертогу», «райским кринам» и «берегам иной земли», а также в образе художника-теурга, преображающего «пустыню жизни», утоляющего «вином певучим жажду душ из чаши сердца» [5]. А такие стихи, как «Я был прекрасен и крылат», «Я говорил тебе о Боге», «Поэт», раскрывают уже не символистскую концепцию поэта, творящего «сладостную легенду», но народное сознание и сектантские представления о мужичьем чаемом граде. Это и герой-борец. Скорбные песни «бедного пахаря» сменяются у Клюева «новыми молитвами», становятся революционными песнями:
Но не стоном отцов
Моя песнь прозвучит,
А раскатом громов
Над землей пролетит.
(«Безответным рабом. ») [5, с. 79].
Ключевой образ героя первой книги – борца за свободу – отождествляется с образом Христа, первохристианских мучеников («рук пробитых гвозди», «князей синедрион»), а также жертв революции, «угасших в сырых казематах» и идущих на казнь («Мученик», «Завещание», «На пороге жизни», «Под вечер»), и одновременно с героем-повествователем, сидевшим в военной тюрьме («Прогулка», «Есть на свете край обширный»). Биографическое начало обнаруживается не в психологическом, личностном аспекте (воссоздание психологии реальной личности автора), а на уровне отдельных мотивов (тюрьмы, служения народу).
Даже своеобразный любовный роман героя («Вот и лето прошло, пуст заброшенный куст», «Любви начало было летом», «В златотканные дни сентября») и образ «девушки-голубки, в которой угадываются собирательные образы сестер Добролюбовых – Марии («сестра, погибшая в бою») и Елены («Ты все келейнее и строже», «Предчувствия»), не столько соотносятся с конкретными переживаниями биографического автора, сколько навеяны ранней блоковской лирикой и образом Прекрасной Дамы («по чувству сестра и подруга»).
Таким образом, в ранних стихах Клюева отражается не художественно трансформированное сознание индивидуума, а типы неиндивидуализированного, родового сознания – народнического, символистского, христианско-сектантского. Поэт говорит не от себя, а от лица «мы». Индивидуально-лирическое переживание проявляется лишь в отдельных стихотворениях, в частности, «Весна отсияла», в котором ставится проблема выбора пути.
Благодаря родовой эпической основе, которая выявляется в первых двух сборниках, в книге «Лесные были» (1913) естественно возникает «избяной космос». В «Лесных былях» Клюев отказывается от лирической субъективности, а лирическое «я» практически исчезает. Объектом изображения становится народная Россия. Клюев создает стилизованные под фольклор народные песни, в которых раскрывается русская душа («Посадская», «Бабья песня»», «Свадебная», «Кабацкая», «Острожная»). «Природы радостный причастник», он романтически идеализирует мир деревни, сакрализует «вещь».
Названия всех сборников Клюева ориентированы на эпическое, а не на лирическое сознание: «Сосен перезвон», «Братские песни», «Лесные были», «Мирские думы». Эпика торжествует в «красных» стихах сборника «Медный Кит» (1918), в описании «крестьянской вселенной» «Песнослова» (1919). Об этом свидетельствует и характер изображения мировой войны, революции 1917 года, которые рисуются не в индивидуализированных образах, а как в поэзии Маяковского и пролетарских поэтов, – в «общем разрезе», «панорамным планом».
Главным объектом повествования в «Песнослове», который стал итогом художественных исканий Клюева 1910-х годов, является не внутренняя жизнь человека, а изображение «крестьянского космоса», центром которого является изба. В стихотворении «Рожество избы» строительство дома, описанное с помощью профессионализмов, предстает как акт творения мира:
Крепкогруд строитель-тайновиде
Перед ним щепа, как письмена,
Запоет резная пава с крылец,
Брызнет ярь с наличника окна [5, с. 281].
«Изба-богатырица» одухотворена: «Душа избы старухой-теткой дремля, сидит у комелька» [5, с. 213]. Клюев любовно воссоздает крестьянский уклад, подробно описывает хозяйственные заботы («отжинки»; обмолот; «зазимки»; обработка льна; изготовление лаптей, пряжи, полотна; плетение из бересты), рисует миры, которые возникают вокруг «золотобревного отчего дома»: лес, поле, пашню. Избяной рай Клюева олицетворяет Святую Русь, судьба которой раскрывается в мистическом и историческом аспектах. Образ Руси воссоздается взглядом всевидящего повествователя, хотя и не беспристрастного автора «чистой» эпики, а поэта, «посвященного от народа», который видит в ней «белую Индию», преисполненную «тайн и чудес», идеальную страну духовного могущества и духовной культуры. Установка на эпически-объективированное повествование, хотя и субъективно идеализированное, несомненна.
Индивидуализация лирического переживания, стремление в субъекте повествования отразить не только «жизнь на русских путях», странствия «по русским дорогам-трактам» [6, с. 31, 38], но и личную судьбу автора начинают ощущаться в сборнике «Львиный хлеб» (1922) и усиливаются в последующих стихотворениях, лишь отчасти дошедших до современного ему читателя. «Львиный хлеб» – это книга трагических метаний героя, разочарований, разрывов, утрат и обретений крепости духа, надежд и отчаяния: «Родина, я грешен, грешен»; «Родина, я умираю», «Меня хоронят, хоронят». В них воплощены переживания биографического автора, связанные с кризисом веры в революционное Преображение, предчувствия своей трагической судьбы. Они получают воплощение в мотивах смерти, образах распятия, отрубленной головы, бесов, которые повторяются во многих стихотворениях Клюева, преследуют его в снах, становятся повторяющимися, сюжетообразующими и в художественной форме отражают индивидуально-личностное, собственно лирическое восприятие мира.
Эпический повествователь сменяется лирическим героем, столь не похожим на условный образ поэта в его ранней поэзии. Появляются устойчивые биографические и сюжетные реалии, которые передают душевный опыт автора. «Львиный хлеб» полон тревожными раздумьями. Нередки вопросительные конструкции, которые также говорят о лирической субъективации: «Где же свобода в венке из барбариса и равенство – королевич прекрасный?» Лирический герой осознает конфликт революции с крестьянской Русью, частью которой он себя чувствует: «Мы верим в братьев многоочитых, а Ленин в железо и красный ум». «Мы» в стихах этого периода призвано подчеркнуть единство судьбы героя и народа и нетождественно безликому «мы» пролетарской поэзии.
«Лик коммуны и русской судьбы» раскрывается в антитетичных образах света/тьмы, рождения/смерти, созидания/разрушения, радости/страдания, которые свидетельствуют о душевном смятении автора и трагическом разладе с ходом социально-исторической жизни: «Россия плачет пожарами» – «Россия смеется зарницами»; «Россия плачет распутицей – Россия сеется бурями». Поэт отмечает изменения в избяном мире. Страна Белой Индии превращается в «глухомань северного бревенчатого городишка», «Новая твердь над красной землей» становится «неприкаянной Россией», «невеста-Россия» – «обольщенной Русью». Красно-желтыми красками рисуется не «огненное восхищение», а «желто-грязный зимний закат», «листопадный предзимний звон», гибнущая страна:
Мы очнемся в Красном Содоме,
Где из струн и песен шатры,
Где русалкою Саломия
За любовь исходит в плясне.
Обезглавленная Россия
Предстает, как поэма, мне
(«Вороньи песни») [6, с. 445].
«Мы» уже не поглощают «я», а «я» отражает мирочувствование близких по духу людей, характерное и для «я».
Вторая половина 1920-х – начало 1930-х годов характеризуется равенством лирического и эпического в творчестве Клюева. Он создает и лирические стихи, в которых отразилась «золотая русская боль», выраженная в сугубо индивидуализированных переживаниях, и лирические циклы «Разруха» (1933 – 1934), «О чем шумят седые кедры» (1933), и трагический эпос об «отлетающей Руси» – поэмы «Деревня», «Заозерье» (1927), «Соловки» (1926 – 1928), «Погорельщина» (1928), «Песнь о Великой матери» (1931), «Плач о Сергее Есенине» (1926).
Главным содержанием незаконченной и сохранившейся лишь в отрывках поэмы «Каин», над которой поэт работал после «Погорельщины», становится тема личной вины за революционные «грехи» и ответственности лирического героя за поругание Святой Руси, о чем свидетельствует и вариант заглавия – «Я», ориентированный на лирическую субъективацию чувств. Об этом говорят и воспоминания о детстве в заключительной части поэмы:
И была колыбель моя
Под штофным пологом с орлами.
Их чудотворными шелками
Родная вышила любя.
Основным содержанием эпоса и лирики Клюева последних лет является воскресение облика уходящей Руси-Китежа силой слова и оплакивание «родины-вдовицы»: «Плачь, русская земля, на свете злосчастей нет твоих сынов» («Есть демоны чумы, проказы и холеры»). Клюев отказывается воспевать революцию («Мне революция не мать. », «Меня октябрь настиг плечистым», «Нерушимая стена»). В его лирике преобладают мотивы плача по утраченному раю («Наша русская правда погибла», «Не буду писать от сердца»), одиночества, нищеты («Стариком, в лохмотья одетым», «Есть дружба песья и воронья»), поиск опоры в мире «рогатых хозяев жизни», духовной дружбы («Милый друг, из Святогорья. », «С тобою плыть в морское устье», «Вспоминаю тебя и не помню», «Мне революция не мать») и предчувствия собственной гибели:
И теперь, когда головы наши
Подарила судьба палачу,
Перед страшной кровавою чашей
Я сладимую теплю свечу
(«Вспоминаю тебя и не помню», 1929) [6, с. 545].
Чувства и переживания лирического героя Клюева совпадают с мировосприятием биографического автора, с фактами его внешней биографии (изменение внешнего облика и превращение не достигшего еще пятидесяти лет мужчины в старца, постоянная нужда, изгойство).
Трагическая участь поэта осмыслена в контексте общей судьбы России:
Где же ты, малиновый, желанный,
Русский лебедь в чаше зоревой?!
Старикам донашивать кафтаны,
Нам же рай смертельный и желанный,
Где проказа пляшет со змеей.
(«Старикам донашивать кафтаны») [6, с. 550].
Цикл «Разруха» имеет лирический характер, более того, это образец высокой реалистической лирики. Вещая песня Гамаюна становится горькой и пророческой вестью лирического героя о гибели родной земли: «что зыбь Арала в мертвой тине, что редки аисты на Украине, моздокские не звонки ковыли», «что Волга синяя мелеет», «что нивы суздальские, тлея, родят лишайник да комли». Настоящее предстает «памятником великой боли», отражено в личностных переживаниях народных страданий в эпоху коллективизации, строительства Беломорско-Балтийского канала:
То Беломорский смерть-канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров, да тетка Фекла,
Великороссия промокла
Под страшным ливнем до костей
И слезы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи [6, с. 626].
Но и в самых горьких произведениях последнего периода присутствует вера в духовный идеал, которую герой, как и биографический автор, черпает в христианских заветах, в подвижничестве афонских и отпинских старцев. В финале «Деревни», после горестных признаний «мы расстались с саровским звоном», «мы тонули в крови до пуза», после трагических строк:
Ты, Рассея, Рассея-теща,
Насолила ты лихо во щи,
Намаслила кровушкой кашу –
Насытишь утробу нашу! –
неожиданно появляется утверждение-заклинание лирического героя: «Только будут, будут стократы на Дону вишневые хаты, По Сибири лодки из кедра, Олончане песнями щедры» [6, с. 667]. А изображение русской катастрофы в «Погорельщине» сменяется мечтой о Лидде – городе белых цветов. Разочарование в действительности сочетается у Клюева с верой в духовный идеал, который и придает лирическую окраску его эпическим произведениям конца 1920-х годов.
Лирическая субъективность в творчестве Клюева последних десятилетий проявляется не только в лирических стихах, но и в его поэмах, хотя их жанровая природа и соотношение эпического и лирического требует обстоятельного изучения и анализа конкретных текстов.
Последнее известное нам стихотворение Клюева «Есть две страны – одна больница» передает ощущение «последнего срока» биографического автора и, как выяснили томские краеведы, воссоздает топографические реалии последнего места ссылки поэта. Кладбище Томска соседствовало с больницей, а чтобы пройти к некрополю вечером, нужно было постучаться в окно кладбищенской сторожки.
Путь Н. Клюева в общих чертах совпадает с эстетическими исканиями многих художников 1920-х годов – В. Маяковского, О. Мандельштама, в поэзии которых к концу жизни усиливается лирическое начало. Очевидно, трагизм времени требовал личностного его осмысления.
Источник
Анализ стихотворения Клюева «Я — посвященный от народа…»
Здесь Вы можете ознакомиться и скачать Анализ стихотворения Клюева «Я — посвященный от народа…».
Многие литературные критики считают Николая Клюева одним из самых оригинальных и харизматичных поэтов в русской литературе начала 20 века. Он был представителем нового направления в литературе – новокрестьянский поэт.
Все творческие работы Николая Алексеевича были пронизаны самобытностью, фольклором и народными традициями. Огромное влияние на формирование личности молодого поэта оказала его мать, которая была профессиональной сказительницей.
Центральным образом творческих работ Клюева стала простая деревенская изба, которая олицетворяла собой колыбель жизни. Не редко изба наделялась некими магическими свойствами, которые оживляли ее.
Николай Клюев пытался показать читателю самобытную Русь ту, которая ранее была скрыта, про которую ни кто не писал.
В 1918 году Николай Алексеевич закончил работу над своим стихотворением «Я — посвященный от народа…». Эту творческую работу можно назвать манифестом, победой простого народа, выполнением исторического предназначения нации. Так, Клюев был ярым сторонником революции. Он полностью поддерживал и воспевал идеи большевиков. Финал стихотворения «Я — посвященный от народа…» еще раз подчеркивает эту мысль («Прозревшем Звездную Москву»). Клюев связывает приход лучших времен исключительно с приходом к власти Ленина и большевицкой партии.
Поэт так увлекся идеей большевизма, что даже вступил к ним в партию. Но все это не могло изменить мировоззрение поэта. Клюев так и остался крестьянским поэтом со своим философско-религиозным миром.
Такое положение вещей не устраивало руководящую верхушку. «Роман» Клюева и большевицкой партии был не долгим. В 1922 году после разгромной статьи Троцкого Николай Алексеевич превратился в опального поэта. В 1937 году он был арестован и обвинен в контрреволюционной деятельности. Позже Клюев был расстрелян.
Источник
Анализ стихотворения Клюева «Я — посвященный от народа…»
Многие литературные критики считают Николая Клюева одним из самых оригинальных и харизматичных поэтов в русской литературе начала 20 века. Он был представителем нового направления в литературе – новокрестьянский поэт.
Все творческие работы Николая Алексеевича были пронизаны самобытностью, фольклором и народными традициями. Огромное влияние на формирование личности молодого поэта оказала его мать, которая была профессиональной сказительницей.
Центральным образом творческих работ Клюева стала простая деревенская изба, которая олицетворяла собой колыбель жизни. Не редко изба наделялась некими магическими свойствами, которые оживляли ее.
Николай Клюев пытался показать читателю самобытную Русь ту, которая ранее была скрыта, про которую ни кто не писал.
В 1918 году Николай Алексеевич закончил работу над своим стихотворением «Я — посвященный от народа…». Эту творческую работу можно назвать манифестом, победой простого народа, выполнением исторического предназначения нации. Так, Клюев был ярым сторонником революции. Он полностью поддерживал и воспевал идеи большевиков. Финал стихотворения «Я — посвященный от народа…» еще раз подчеркивает эту мысль («Прозревшем Звездную Москву»). Клюев связывает приход лучших времен исключительно с приходом к власти Ленина и большевицкой партии.
Поэт так увлекся идеей большевизма, что даже вступил к ним в партию. Но все это не могло изменить мировоззрение поэта. Клюев так и остался крестьянским поэтом со своим философско-религиозным миром.
Такое положение вещей не устраивало руководящую верхушку. «Роман» Клюева и большевицкой партии был не долгим. В 1922 году после разгромной статьи Троцкого Николай Алексеевич превратился в опального поэта. В 1937 году он был арестован и обвинен в контрреволюционной деятельности. Позже Клюев был расстрелян.
Источник