Мой брат Петрополь
Елена Хаецкая, писатель-фантаст о Петербурге-Петрограде-Ленинграде-Питере
Постижение Петербурга и создание личного петербургского мифа — основное занятие нормального питерского писателя.
Я не знаю, как обстоит дело в других городах, но в Петербурге любое название — ключ.
В детстве мы учили стихотворение: «Это имя — как гром, как град: Петербург — Петроград — Ленинград». Начиная с восемнадцатого века, каждая эпоха в истории страны маркируется переименованием нашего города, который, тем не менее, всегда сохранял ласковое прозвище «Питер». Питер — это как бы до невозможности расширившийся Петр. В какой-то степени Питер — эманация Петра Первого, его воплощенный и живущий дух. Любое изображение Петра Первого питерцами приветствуется. Поэтому когда рафинированные эстеты начали морщить нос при виде Шемякинского Петра на территории Петропавловской крепости, «петербуржцы и гости нашего города» проголосовали своеобразно: фотографироваться на коленях у «монстра» стало дурацкой, но стойкой привычкой. К нелюбимой статуе на коленки не полезут.
В советскую эпоху сохранялось понятие «Пушкинский Петербург» и «Петербург Достоевского», это звучало так же естественно, как сейчас — оставшееся за зоопарком название «Ленинградский». Имя «Петроград» появляется в «Медном всаднике» и звучит так естественно для слуха, что не сразу отслеживается. Революция изменила имена улиц и площадей. Но среди обитателей Ленинграда считалось нормальным знать и учить детей старым названиям. «Олега Кошевого — бывшая Введенская, — не задумываясь, могла сказать девочка-пионерка. — Красная — бывшая Галерная». Поэтому обратное переименование, в пору перестройки, происходило без особых нравственных судорог. «Введенская? — чуть призадумается немолодая домохозяйка. — Бывшая Олега Кошевого?»
«Промежуточные» названия — те, которые давала совсем молодая революция, — вроде улицы Красных Зорь, улицы Деревенской Бедноты, площади Урицкого, — знать было не обязательно, но вообще-то считалось особым шиком. Их произносили с едва заметным оттенком иронии: «Я живу на улице Куйбышева, бывшая Деревенской Бедноты. »
Писатели, в общем, никогда не говорили напрямую о влиянии города на человека. Достаточно просто описать город — влияние будет очевидно. В «Гравюре на дереве» Лавренева — тот же Петербург Достоевского, что и в «Белых ночах», та же графичность и та же безнадежность, доведенные до предела, до логического конца. Человек заперт в этой картинке — куда ему, спрашивается, деваться? Да никуда.
Некрасов быстро ощутил необходимость исследовать «физиологию» Петербурга. Он даже думал, что открыл какой-то новый стиль в литературе, «физиологический реализм», но ничто больше физиологическому анализу не поддавалось. «Физиология Крыма», например, не возникла.
Истинный обитатель Петербурга замкнут в нем, он — необходимый элемент гравюры на дереве.
Глядя из Питера, трудно с определенностью сказать, как литераторы представляют Москву. Мне все кажется, что средоточием Москвы — с литературной точки зрения — является Московский университет. Кто бы ни писал о Москве, он так или иначе имеет отношение к МГУ. От лирического героя поэзии Лермонтова до профессора Преображенского, который, как мы помним, «московский студент, а не Шариков».
В Петербурге не существует единого центра притяжения. Проза этого города распадается по районам. Петербуржец — существо до крайности территориальное. В первую очередь следует выделить василеостровцев. Васильевский Остров, находящийся практически в центре города, представляет собой некую изолированную, заколдованную территорию. Если у вас нет там конкретного дела, вы туда не попадете. Если у вас нет конкретного дела за границами острова, вы с него не выберетесь. Василеостровская проза — портовая по ощущению. Остров начинается Биржей (порт Петровских времен) и заканчивается Гаванью. Там — корабли. Куда бы ни плавал Виктор Конецкий, хоть на Северный полюс, хоть в Антарктиду, — пупом земли для него остается памятник Крузенштерну на набережной Лейтенанта Шмидта. О чем бы ни писал Вадим Шефнер, хоть о несуществующих планетах, — он остается василеостровцем.
Центральный район, описанный Пушкиным и Достоевским, обладает собственной физиономией и собственным настроением. На первый взгляд может показаться, что Петербург Пушкина кардинально отличается от Петербурга Достоевского, но на самом деле это не так: здесь город наиболее враждебен человеку; от него не убежать, во время наводнения он не спасет, в тяжелую минуту не утешит. Это очень холодное место. На открытых площадях человека стращает агорафобия, у себя дома, в перенаселенной квартире, — клаустрофобия. Как человек здесь живет? Он отравлен Петербургом — ему скучно жить где-то в другом месте.
Существует «парголовский текст» — текст ближайшего пригорода, насыщенный испарениями финских болот. От Незнакомки до куклы, найденной советскими солдатами в финском лесу, — этот текст наводит жуть.
И, наконец, существуют рабочие окраины: Московская застава, Левый берег. Там собственное настроение и собственный легендариум.
Над любым районом господствует знаменитая погода. «В раскрытую дверь видна петербургская погода, — пишет пародист. — Дождь сперва идет снизу вверх, потом сверху вниз, потом справа налево, потом слева направо, потом так и сяк по всем направлениям. Появляются Петербургские Зги».
Далее следует песня Петербургских Згов:
Мы Петербургские Зги,
Жителям здешним в мозги.
«Зги» — это постоянно, а бывают еще такие экстремальные приключения, как наводнения. Пережить хотя бы одно большое наводнение и потом показывать «свою» отметку на шкале наводнений — отдельное удовольствие.
Отдельная тема — памятники. Пушкин оживил Медного всадника — и пошло-поехало. до диссидентов Шаргородских, которые очень смешно описали в одном из рассказов ночной диалог Владимиров Ильичей: «Вы предали идеалы Ильича!» — кричит Ильич «с метровым лбом», а маленький Ильич с завода Ильича отвечает: «Я жил в Париже, я пил «божоле», я плевать хотел на вашу революции. » Поэтому когда пару лет назад взорвали Ленина на Финляндском вокзале — это была еще одна акция в копилку традиционного легендариума. В этом городе не бывает равнодушного отношения к Ленину, потому что много-много лет «мы все отмечены — мы ленинградцы».
С «Ленинградом» связана важнейшая для города тема — Блокада. Самый неожиданный человек может показать тебе двор и сказать: здесь в сорок первом складывали трупы. Считается, что настоящий ленинградец, к какому бы поколению он ни принадлежал, никогда не выбросит хлеб. Считается — в реальности это уже не так. Тем не менее, отношение к Петербургу как к чему-то священному во многом связано с Блокадой.
Петербург, по моему ощущению, в очень большой степени создан писателями, поэтами и художниками. Забытый поэт девятнадцатого века — Иван Пальмин — писал:
Зданья лепятся друг к другу
Всех родов архитектуры,
Бродят спившиеся с кругу
«Здесь все умирают от чахотки или погибают на дуэли», — мрачно констатируют пессимисты. «Твой брат Петрополь умирает», — вздыхал Мандельштам.
Брат Петрополь, впрочем, из тех вечно умирающих, которые, с другой стороны, вечно живущие. Как и всякий уважающий себя город, Петербург включает в свой паноптикум истории о градоначальниках: от культа товарища Кирова, через анекдоты о чудачествах (быть может, вымышленных) товарища Романова, к «сосулям» недавней градоначальницы, — все это богатейший материал для городской легенды.
В Петербурге вообще интересно жить. Это содержательный город. Если ты совсем один, у тебя все равно будет здесь собеседник. Петербург до крайности насыщен литературно.
С какого момента он перестал быть просто административной единицей, скоплением зданий и площадей? Кто вызвал этот феномен к жизни, произнеся слово?
Думаю, как и положено, история литературы началась с фольклора. Под городской фундамент закатали несколько легенд. Есть целая книга, исследующая фольклор, посвященный Царю Петру. Пушкин подобрал, подытожил и пустил в широкое русло то, что до него уже подтекало ручейками. Теперь этот поток уже не преградить никакой плотиной.
Источник
Прочтение «петербургского текста» («Петербургские строфы» О. Мандельштама)
Тексты, относящиеся к определенному культурному слою, взаимодействуют с другими культурными слоями, другими текстами. Так происходит диффузия текстов. Возникают некоторые сквозные образы и мотивы. Отсюда предельная насыщенность петербургских текстов цитатами, символами, аллюзиями, которые требуют своей раскодировки для полноценного восприятия конкретного текста. В качестве примера остановимся на стихотворении О. Мандельштама «Петербургские строфы», неизменно вызывающем, как показала практика, затруднения у учителей и учащихся при его прочтении.
Непосредственному анализу стихотворения, очевидно, должна предшествовать краткая справка о Петербурге Мандельштама, которая соединит в себе и биографические факты, и некоторые сведения о его «петербургских стихах» – «Адмиралтейство», «Дворцовая площадь», «На площадь выбежав, свободен…», «Мне холодно. Прозрачная весна…». Так задается контекст для изучения текста «Петербургских строф». При этом подчеркивается, что О. Мандельштам является одним из создателей «неоклассического Петербурга». В его творчестве с точки зрения «архитектурной» поэтики воссозданы величавые архитектурные творения эпох классицизма и ампира: Адмиралтейство, Дворцовая и Сенатская площадь с их архитектурными и скульптурными шедеврами, Казанский собор, Стрелка Васильевского острова. Идеальные пропорции, математическая точность в планировке, гармоничность ансамблей роднит классический Петербург с архитектурой «вечного города» – Рима, его Форумом и Колизеем, явившимися высочайшими образцами организации пространства, победы гармонии над хаосом. Поэту, по мнению Н. П. Анциферова, удалось воссоздать «вполне чистый образ города, свободный от всяких идей, настроений, фантазий»[168], воспеть его стихами, соответствующими гармонии архитектурных ансамблей.
Вначале обращаем внимание на звучание стихотворения и его название. Торжественный, величавый стих «Петербургских строф», кажется, порожден самой архитектурой северной столицы. Образ «желтизна правительственных зданий» вызывает ассоциации с архитектурой позднего классицизма с его излюбленным желтым и белым цветом, в котором выдержаны здания на Сенатской площади, созданные архитекторами Захаровым и Росси. Название стихотворения отражает его жанровое своеобразие – это действительно строфы, картины, зарисовки, вереница впечатлений автора, микросюжеты, связанные воедино петербургским текстом.
По ходу чтения в сознании воспринимающего возникают конкретные районы классического Петербурга: уже упомянутая Сенатская площадь, Дворцовая набережная, Пеньковый буян. Композиция стихотворения строится по принципу ассоциаций – от архитектурного облика Петербурга, «столицы полумира» – к осознанию жесткости, незыблемости государственного строя России, не допускающего никакого диалога:
И государства жесткая порфира,
Как власяница грубая, бедна (I, 26).
Не случайно в цепи ассоциаций рядом с «правительственными зданиями» возникает образ «правоведа» с запоминающимся «широким жестом» хозяина жизни, опоры империи.
Следующий образ «Чудовищна, – как броненосец в доке, – Россия отдыхает тяжело» – подчеркивает одновременно и скрытую мощь, силу, и неподвижность, дряхлость государства. Покой, «тяжелый отдых» неустойчив: площадь Сената с «дымком костра и холодком штыка», аллюзии, восходящие к декабристской теме, а также образ «броненосца в доке» – заключают в себе предчувствие социальных потрясений и мировых конфликтов.
Стихотворение насыщено историческими и литературными реминисценциями и образами. В его художественном пространстве словно совмещены два века – «золотой», Пушкинский, и наступивший XX в. с предчувствиями революции и мировой войны. Один текст живет, проявляется в другом, разные Петербурги как бы сосуществуют в одном тексте, поэтому вечна и «Онегина старинная тоска», и драма «маленького человека», «чудака Евгения» из пушкинского «Медного всадника».
Таким образом, небольшое стихотворение, благодаря особой его метафоричности и насыщенности знаками петербургского текста, вместе с другими стихотворениями поэта участвует в создании особого манделыитамовского петербургского текста, в котором живет «золотой век» города и современный ему «серебряный век», обращенный к ностальгическому прошлому и наполненный эсхатологическими предчувствиями о трагическом будущем. Отсюда и возникает тема смерти, гибели Петербурга, культуры в целом:
На страшной высоте блуждающий огонь!
Но разве так звезда мерцает?
Прозрачная звезда, блуждающий огонь, –
Твой брат, Петрополь, умирает! (I, 70)
В погибающем городе, даже утратившем свое имя, не случайно стихотворение названо «Ленинград», поэт чувствует себя в роли «маленького человека», предчувствующего неизбежную собственную гибель:
Источник
Осип Мандельштам — На страшной высоте блуждающий огонь
На страшной высоте блуждающий огонь!
Но разве так звезда мерцает?
Прозрачная звезда, блуждающий огонь, —
№ 4 Твой брат, Петрополь, умирает!
На страшной высоте земные сны горят,
Зеленая звезда мерцает.
О, если ты звезда — воды и неба брат,
№ 8 Твой брат, Петрополь, умирает!
Чудовищный корабль на страшной высоте
Несется, крылья расправляет.
Зеленая звезда, — в прекрасной нищете
№ 12 Твой брат, Петрополь, умирает.
Прозрачная весна над черною Невой
Сломалась, воск бессмертья тает.
О, если ты звезда, — Петрополь, город твой,
№ 16 Твой брат, Петрополь, умирает!
Na strashnoy vysote bluzhdayushchy ogon!
No razve tak zvezda mertsayet?
Prozrachnaya zvezda, bluzhdayushchy ogon, —
Tvoy brat, Petropol, umirayet!
Na strashnoy vysote zemnye sny goryat,
Zelenaya zvezda mertsayet.
O, yesli ty zvezda — vody i neba brat,
Tvoy brat, Petropol, umirayet!
Chudovishchny korabl na strashnoy vysote
Nesetsya, krylya raspravlyayet.
Zelenaya zvezda, — v prekrasnoy nishchete
Tvoy brat, Petropol, umirayet.
Prozrachnaya vesna nad chernoyu Nevoy
Slomalas, vosk bessmertya tayet.
O, yesli ty zvezda, — Petropol, gorod tvoy,
Tvoy brat, Petropol, umirayet!
Yf cnhfiyjq dscjnt ,ke;lf/obq jujym!
Yj hfpdt nfr pdtplf vthwftn?
Ghjphfxyfz pdtplf, ,ke;lf/obq jujym, —
Ndjq ,hfn, Gtnhjgjkm, evbhftn!
Yf cnhfiyjq dscjnt ptvyst cys ujhzn,
Ptktyfz pdtplf vthwftn/
J, tckb ns pdtplf — djls b yt,f ,hfn,
Ndjq ,hfn, Gtnhjgjkm, evbhftn!
Xeljdboysq rjhf,km yf cnhfiyjq dscjnt
Ytctncz, rhskmz hfcghfdkztn///
Ptktyfz pdtplf, — d ghtrhfcyjq ybotnt
Ndjq ,hfn, Gtnhjgjkm, evbhftn/
Ghjphfxyfz dtcyf yfl xthyj/ Ytdjq
Ckjvfkfcm, djcr ,tccvthnmz nftn///
J, tckb ns pdtplf, — Gtnhjgjkm, ujhjl ndjq,
Ndjq ,hfn, Gtnhjgjkm, evbhftn!
Источник
О.Мандельштам
«Мне холодно. »
Мне холодно. Прозрачная весна
В зелёный пух Петрополь одевает,
Но, как медуза, невская волна
Мне отвращенье лёгкое внушает.
По набережной северной реки
Автомобилей мчатся светляки,
Летят стрекозы и жуки стальные,
Мерцают звёзд булавки золотые,
Ни никакие звёзды не убьют
Морской воды тяжёлый изумруд.2
В Петрополе прозрачном мы умрём,
Где властвует над нами Прозерпина.
Мы в каждом вздохе смертный воздух пьём,
И каждый час нам смертная година.
Богиня моря, грозная Афина,
Сними могучий каменный шелом.
В Петрополе прозрачном мы умрём, —
Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина.
Желание внимательно прочитать и попытаться понять стихотворение О.Мандельштама «Мне холодно. » возникло и в связи с особым интересом к 1916 году — последнему предреволюционному году, когда жизнь страны претерпевала необратимые изменения, связанные с ходом Первой мировой войны, а атмосфера была наполнена тревогой и предощущением приближающейся трагедии, и с тем, что вместе с девятиклассниками мы уже внимательно читали стихотворения М.Цветаевой и А.Ахматовой о Москве и Петербурге, написанные в этом же году. Кроме того, по мнению некоторых исследователей, стихотворение могло быть навеяно контрастом между Москвой и Петербургом, только что — весной 1916 года — “подаренной” Мандельштаму Цветаевой.
Заманчиво сравнивать эти стихотворения, помня о дате их написания: 1916 год. Пройдёт совсем немного времени, и известные события до неузнаваемости изменят облик двух городов, запечатлённых в стихах Цветаевой, Ахматовой и Мандельштама. И, конечно, “опытному читателю” важно научиться разбираться в художественном мире поэта, приблизиться к пониманию его “картины мира”.
В определённой степени возросший интерес к Петербургу в начале XX века объяснялся тем, что в 1903 году отмечался двухсотлетний юбилей города. За первые два десятилетия нового века было создано множество прозаических и поэтических произведений, посвящённых Северной столице. Возникла своеобразная мода на Петербург. Связано это было и с появлением плеяды талантливых петербургских поэтов — Блока, Гумилёва, Ахматовой, Мандельштама, Нарбута. Известны слова А.Блока, сказанные им в 1913 году: “Петербург был прекрасен, когда никто не замечал его красоты и все плевали на него; но вот мы воспели красоту Петербурга. Теперь уже все знают, как он красив, любуются на него, восхищаются! И вот уже нет этой красоты: город уже омертвел, красота ушла из него в другие, какие-то новые места. Красота вообще блуждает по миру”.
Снова 1916 год, снова стихотворение-чудо о городе. О Петербурге-Петрополе. Как и в ряде других стихотворений сборника «Tristia», Петербург назван Петрополем — отсылка к античности и к пушкинскому «Медному Всаднику». Каким видится читателю город через стихотворение Мандельштама? Какие приметы города мы видим? Это весенний город, прозрачный, потому что ветки деревьев только ещё покрываются зелёным пухом (юный?), северный город, но в нём живёт дыхание юга (весны?) — приметы юга и лета — автомобили-светляки, стрекозы и жуки (стальные). Это и ювелирная лавка (булавки золотые, изумруд), и напоминание о лете и юге, и ювелирная коллекция (неслучайно жуки стальные, насекомые, возможно, надеты на золотые булавки звёзд), и коллекция насекомых, которую рассматриваешь холодным зимним вечером. Ощущение перехода от зимы к весне неуловимо наполняет стихотворение. Один из признаков наступления весны — появление насекомых. Весенний воздух преображает автомобили, несущиеся по набережной реки (примета цивилизации), в стаи лёгких, несущихся куда-то насекомых. Неуловимая отсылка к югу — медуза, внушающая отвращение купальщику на берегу тёплого южного моря. Но не идём ли мы по ложному следу, трактуя стихотворение таким образом?
Стихотворение начинается с безличного предложения “Мне холодно”. Что получится, если до чтения стихотворения попробовать написать этюд, заданный первым предложением “Мне холодно”, временем года — весной и местом действия — Петербургом? Это задание поможет ученикам чуть-чуть приблизиться к внутреннему состоянию лирического героя. Вот примеры пятиминутной работы девятиклассников.
Мне холодно. Но холодно не телу, а душе. Я ощущаю себя одиноким. Мои надежды не сбылись. Взамен я получаю отвращение ко всему вокруг происходящему. Я чувствую напряжение, не могу расслабиться. Хмурая погода делает настроение ещё тяжелее.
Коля Ивахин
Мне холодно в этом городе. Меня давит непрекращающаяся предгрозовая погода. И почему я вообще здесь нахожусь? Вот Чёрная речка уже оттаяла и таит в своём журчании что-то зловещее. Что мне здесь делать? Вокруг ни души, только снег течёт между пальцами. Куда идти? Не знаю! Дьявольское место!
Руслан Белик
Безличное предложение часто подразумевает передачу воздействия стихии на человека, действия, не управляемые волей человека. Стихия — мощные и разрушительные силы природы, действующие неудержимо и хаотично, а также аналогичные по своему эффекту социальные силы. Стихии этого стихотворения: вода — невская волна, северная река, морская вода; и космос — мерцают звёзд булавки золотые (звёзды, как отмечает М.Л. Гаспаров, у Мандельштама всегда колючие и злые). Воздух — холод. Стихии сливаются, борются: “Но никакие звёзды не убьют // Морской воды тяжёлый изумруд”. Образ лирического героя подчёркнуто передаётся через его ощущения: ему холодно и невская волна “отвращенье лёгкое внушает”. Весна, автомобилей светляки, звёзды — всё подчёркнуто активно, оживает, действует, движется. Герой переживает воздействие, поддаётся, претерпевает.
Можно ли считать первые строки отсылкой к пушкинскому “Ещё прозрачные, леса // Как будто пухом зеленеют”? Не исключено. У Мандельштама всё пронизано ассоциациями. Некоторые исследователи (Таборисская Е.М.) считают, что “прозрачная весна” — косвенная отсылка к теме гибели, которая в конце стихотворения возникает как минус-приём (“. никакие звёзды не убьют. ”). Стихии грозят человеку смертью. Но к природным стихиям присоединяются социальные силы, ему противостоит сам город. Город, наполненный борьбой жизни и смерти, тепла и холода, севера и юга. Возникают автомобили, обретшие собственную жизнь, превратившиеся в стаю металлических насекомых. Вообще в стихотворении много холодного, несущего холод: от констатации “мне холодно” к холодной волне, медузе, северу (северная река; кстати, в черновике стояло — “царственной”, заменённое потом на указание самой холодной части света), через металлы: сталь, золото — холодное прикосновение к тёплому телу человека, вызывающее дрожь, до морской (балтийской — снова холодной) воды. Умрёт человек, умрёт город — останутся стихии космоса и воды — звёзды и море.
Но никакие звёзды не убьют
Морской воды тяжёлый изумруд.
Стихотворение, первоначально состоявшее из трёх частей, в сборник вошло двучастным. Иногда эти стихотворения рассматриваются как отдельные произведения. Уже первая строка второй части производит впечатление трагической безысходности.
Прозерпина — властительница царства мёртвых — правит в Петрополе. Подданные её — тени усопших. Тенями становятся и обитатели города, пьющие воздух, напоённый смертью. Прозерпине противостоит грозная Афина, дочь Зевса, богиня мудрости и победы, названная Мандельштамом “богиней моря”. Именно к ней обращена вторая часть стихотворения. Но она не в силах спасти Петрополь, ей предстоит снять каменный шлем, обозначив таким образом своё поражение и победу Прозерпины. Стихотворение наполнено предощущением близкой гибели. Возникает чувство, что обитатели города смирились с мыслью о неизбежности смерти и доживают последние предсмертные мгновения. Вторая часть написана ещё более скупыми красками — мир (как и подобает миру теней) становится совсем прозрачным, бесплотным, дважды повторяется слово “смертный” (смертный воздух и смертная година). Каменный шлем на голове Афины продолжает мотив смертного холода.
Интересно посмотреть, как развиваются и переосмысляются образы, возникшие в стихотворении «Мне холодно. », в другом стихотворении из этого же сборника «На страшной высоте блуждающий огонь!». Здесь блуждающий огонь — прозрачная звезда. Снова эпитет прозрачная (весна и Петрополь в первом стихотворении, звезда и весна во втором). Прозрачная — призрачная, появляющаяся и исчезающая? Связано ли это с царством Прозерпины (образ царицы мёртвых, “жилицы двух миров”, появляющийся в «Tristia»)? Связана ли прозрачность с темой смерти, гибели города? В стихотворении «На страшной высоте. » эта связь очевидна.
Прозрачная звезда, блуждающий огонь, —
Твой брат, Петрополь, умирает!
Последняя строка рефреном проходит через всё стихотворение.
Звезда — брат воды и неба, но и брат умирающего Петрополя. Так снова возникают стихии космоса, воды — и стихия исчезающего города. Перед читателем возникает картина космической трагедии, вселенской катастрофы — гибели Петербурга. “Прозрачная весна над чёрною Невой // Сломалась, воск бессмертья тает”. Звезда превращается в чудовищный корабль, несущийся на страшной высоте. К ней обращён монолог, мольба. Есть ли в стихотворении образ лирического героя? Нет, есть только его призыв о помощи. Гибнет в прекрасной нищете город; проносится мимо, заходит навсегда его звезда.
Само название сборника «Tristia» прочитывается как связанные с традициями Овидия “скорбные песни”, “песни разлуки”. Написанные римским поэтом «Наука любви» и «Tristia» превращаются у Мандельштама в “науку расставанья”. На это указывает одноимённое стихотворение «Я изучил науку расставанья. », которое часто называют “программным”. Следует, правда, помнить, что название сборнику дано не самим Мандельштамом, а принято предложенное М.А. Кузминым. Большую часть стихотворений, вошедших в сборник, можно рассматривать как своеобразное прощание с уходящим Петербургом.
Чем внимательнее перечитываешь стихотворения Мандельштама, тем больше оттенков смыслов, значений находишь в них, тем больше ассоциаций возникает. Очевидно лишь одно — неисчерпаемость его поэзии. Два стихотворения из «Tristia» помогут нам приблизиться к пониманию мира поэта.
Статья опубликована при поддержке компании «Замки-Сервис», оказывающей услуги по обслуживанию металлических дверей и замков. Не можете открыть дверь и попасть домой, потому, что сломался замок? Спокойствие, только спокойствие! Диспетчер «Замки-Сервис» в любое время дня и ночи примет Ваш заказ! Опытные специалисты компании готовы срочно выехать по указанному Вами адресу и помочь исправить поломку или, при необходимости, заменить замки на железной входной двери. При этом сломанный замок будет заменен на аналогичную модель, или на ту, которая наилучшим образом подойдет по типу и размеру, чтобы при его вставке не создавались косметические дефекты. С подробной информацией об услугах, оказываемых компанией, и их стоимости Вы можете ознакомиться на сайте zamki-c.ru.
Попытка истолкования
Часто в стихотворении по первой строке можно определить настроение всего текста. Первая строка сразу вводит нас в самобытную атмосферу, созданную автором. Первое предложение является своеобразным ключом, открывающим дверь в стихотворение. У Осипа Мандельштама такой ключ — предложение “Мне холодно”. Простое безличное предложение вводит нас в таинственную атмосферу стихотворения. Его безликость создаёт ощущение неопределённости и потерянности. В то же время нельзя трактовать эту фразу однозначно, не обращая внимания на контекст в целом. Что значит “мне холодно”? Холодно в душе, холодно телу? Нельзя понять, кто лирический герой стихотворения. О нём нам рассказывает только одно местоимение “мне”. Когда читаешь этот текст, чувствуется холодный индивидуализм и одиночество, смешанные с чувством незащищённости, проходящие через всё стихотворение.
Лирический герой подвергается воздействию сил, неподвластных воле человека. Это сочетание различных стихий: водная стихия — “невская волна, морская вода”; стихия космоса — “мерцают звёзд булавки золотые”. Сам город как будто оживает, стремясь подавить волю лирического героя. Целая цивилизация противопоставляется одному человеку. Но и сами стихии находятся в бесконечной схватке друг с другом: звёзды пытаются убить тяжёлый изумруд морской воды. И они же объединяются в своём стремлении захватить волю человека. Его сердце и душа постепенно леденеют, близится конец жизни человека, всего человечества. Цель стихий — поработить человека, уничтожить его. И рано или поздно это случится, это всего лишь вопрос времени. Что потом? Останутся только небо, вода и воздух.
Через всё стихотворение проносится ощущение холода. Тепло весны чередуется с холодным сиянием звёзд. Смешиваются светляки автомобилей со стальными жуками. Южная медуза с невской холодной водой. Повествователь находится на грани двух миров — жизни и смерти, когда одушевлённые существа становятся безликими механизмами, а неживое приобретает дыхание жизни, украденное у человека.
Стихотворение «Мне холодно. » написано в 1916 году, накануне великой социалистической революции. Шла мировая война. Этому времени были свойственны мятежность и тревога, наполнявшие страну. Создаётся ощущение космического заговора, затишья перед бурей, безысходности и беспомощности. Мир проживает последние мгновения. Что ждёт его за трагической чертой?
Руслан Белик
Перечитываешь стихотворение, пытаешься его понять, разрешить загадки, в нём загаданные. Я думаю, что ключ к стихотворению О.Мандельштама «Мне холодно. » — первое предложение. Не случайно ему не предшествует даже название. Это предложение отображает внутреннее состояние героя. И так или иначе сразу чувствуется пустота, грусть, одиночество. Человек подвергается воздействию сил, неподвластных воле человека. Это стихия воды: “Но, как медуза, невская волна мне отвращенье лёгкое внушает”. Стихия космоса: “Мерцают звёзд булавки золотые. ” Это стихия города, цивилизации, в самом воздухе которой “автомобилей мчатся светляки, летят стрекозы и жуки стальные. ” Но стихии также противостоят друг другу: “никакие звёзды не убьют морской воды тяжёлый изумруд”. Грядут какие-то страшные перемены. Лирический герой ощущает страх, отчуждённость, он лишний в этом мире. Создаётся ощущение, что он постепенно растворяется в мире. Стихии поглощают его и всё человечество, цикл человеческой жизни завершается. Остаются только библейские стихии: вода и космос.
Мандельштам пишет это стихотворение, вошедшее в сборник «Tristia», во время Первой мировой войны, когда внутренний мир каждого человека наполнен страхом и потерянностью. Холодно на земле: этот холод передаётся северной рекой, сталью автомобилей-насекомых, золотыми булавками колючих звёзд. Даже весна не солнечная, тёплая, а прозрачная, холодная. Весь мир стихотворения наполнен конфликтами и борьбой: города с природой, тепла с холодом, жизни со смертью. Что делать человеку? Исчезнуть, раствориться, умереть.
Источник